Стивен Кинг - Противостояние [= Армагеддон]. Книга первая
Боль сковала колени. Тяжело шаркая ногами и опираясь на палку, Абигайль с трудом ковыляла к цели и про себя вела нескончаемый разговор с Богом — иногда молча, иногда вслух, сама того не осознавая. И еще она вспоминала прошлое. Да, 1902 год был самым лучшим в ее жизни. После него время помчалось вскачь, переворачивая одну за другой странички календаря. Жизнь тела так быстротечна… и тело быстро устает от прожитых лет.
От Давида Троттса у нее было пятеро детей; одна из них, Мэйбл, умерла у нее на глазах, подавившись кусочком яблока. Аби развешивала белье, когда увидела вдруг, что дочь повалилась на спину, посинела и задергалась в судорогах. В конце концов Аби смогла извлечь злосчастный кусок, но Мэйбл была уже мертва. Это была единственная девочка среди ее детей и единственная из них, кто умер от несчастного случая.
Она снова присела отдохнуть в тени орешника.
Давид умер в 1913 году от воспаления легких, очень похожего на нынешнюю эпидемию, забравшую так много жизней. В 1916 году, когда ей было тридцать четыре года, она вышла замуж за Генри Гардести, чернокожего фермера с севера. Он был вдовцом с семерыми детьми, двое из которых были совсем взрослыми и жили отдельно. Он был на семь лет старше Абигайль. Он подарил ей двух мальчиков до того, как на него летом 1925 года наехал его собственный трактор.
Спустя год она вышла замуж за Ната Брукса, и это вызвало множество сплетен и кривотолков — ох, уж эти люди, хлебом их не корми — дай о ком-нибудь поговорить. Нат был родственником Генри Гардести — и он стал ей хорошим мужем. Не таким ласковым, как Давид, и, конечно, не таким хозяйственным, как Генри, а просто хорошим мужем, выполнявшим все ее желания.
Ее шестеро сыновей произвели на свет тридцать двух внуков. Тридцать два внука подарили ей девяносто одного правнука, а к моменту, когда разыгралась эпидемия, у нее даже были праправнуки. Их было бы гораздо больше, если бы не эта мода у девушек принимать таблетки. Противозачаточные таблетки. Для них, молодых, секс — только игра. Абигайль это не нравилось, но она никогда не заговаривала с ними об этом. Делом Господа было судить, правильно они поступают или нет, но Абигайль была уверена, что они ошибаются: мужчина и женщина созданы для того, чтобы венцом их любовного экстаза становились дети.
Ах, эти старые добрые дни…
Ей хотелось пить, ей хотелось оказаться дома в своем кресле-качалке. Ей хотелось остаться одной. Вдали показалась освещенная солнцем крыша курятника. Осталось не больше мили. Без четверти десять — совсем не плохо для такой старой калоши, как она. Она сможет отдохнуть до вечера и даже поспать. В ее возрасте это просто необходимо. Она слегка распрямила плечи, стараясь не волочить по земле ноги.
Что ж, она нарожала достаточно детей, чтобы было кому позаботиться о ней на старости лет. Были среди них такие, как Линда с ее торговцем, которые не появлялись никогда, но были и хорошие, как Молли и Джим, и Давид, и Кэтти, и их было достаточно, чтобы забыть о Линде и ее глупом торговце. Последний из ее братьев, Люк, умер в 1949 году, когда ему перевалило далеко за восемьдесят, а последний из ее детей, Сэмюэль — в 1974 году, в возрасте пятидесяти пяти лет. Она пережила всех своих детей, и казалось, что Господь готовит для нее какую-то особую миссию.
В 1982 году, когда она праздновала столетие, ее фотографию поместили в газете Омахи, и приезжал телерепортер, чтобы снять о ней передачу.
— Кому вы посвящаете вашу славную жизнь? — спросил он, и был совершенно сбит с толку ее неожиданным ответом:
— Господу.
Репортера интересовало все: и как она ест, и как готовит, и как кладет ноги, когда спит. Ей не хотелось рассказывать об этом. На все воля Божья, и он, рассердившись, может вмиг забрать все, что прежде щедро дал.
Кэтти и Давид подарили ей телевизор, и она смогла увидеть себя в вечерних известиях, и еще она получила письмо от президента Рейгана с поздравлениями по случаю «почтенного юбилея» и еще с тем, что она никогда не меняла своих убеждений, оставаясь республиканкой. Что ж, кем она еще могла оставаться? Рузвельт и его шайка все были коммунистами.
Она получила удостоверение старейшего жителя Небраски, и ее освободили от уплаты налогов. Особенно радовало, что больше не придется платить налог на земельную собственность, хотя этой самой собственности осталось всего четыре акра. Остальное было продано… или ушло за долги, о чем она стеснялась сказать своим сыновьям.
В прошлом году она получила из Нью-Йорка письмо, в котором говорилось, что она шестая в списке старейших жителей США и третья из самых старых женщин. Самым старым был парень из Санта-Розы в Калифорнии. Ему стукнуло сто двадцать два года. Именно когда пришло это письмо, вспомнила Абигайль, она в последний раз видела Джима и Молли.
Она дошла до фермы Ричардсона. Остановившись у калитки, долгим взглядом окинула дом. Она засыпала на ходу от усталости. И все же, прежде чем уснуть, ей предстояло кое-что сделать. Эпидемия унесла множество животных — лошадей, собак, крыс, — и ей хотелось знать, постигла ли та же участь цыплят. Было бы смешно, если бы после утомительного пути ей удалось найти только мертвого цыпленка.
Она приблизилась к курятнику и остановилась, услышав внутри квохтание. Мгновением позже кукарекнул петух.
— Отлично, — прошептала она. — Просто замечательно.
Увидев посреди двора труп Билла Ричардсона, двоюродного брата Эдди, она отвернулась.
— Бедняга, — пробормотала она. — Бедняга. Мир праху твоему, Билли Ричардсон.
Она вошла в дом, едва держась на ногах от усталости.
— Не покидай меня, Господь! — сказала она и, пристроившись в уголке дивана, мгновенно уснула.
* * *Солнце светило прямо в окно гостиной, когда Абигайль проснулась. Сперва она никак не могла понять, почему свет так ярок; то же самое было с Ларри Андервудом, когда он проснулся у подножья скалы в Нью-Хэмпшире.
Она села, ощущая как ноют все мышцы и кости.
— Боже! Мыслимо ли это — проспать весь день и затем всю ночь?
Сон не помог. Она чувствовала усталость. Ей понадобилось почти десять минут, чтобы встать с постели и добраться до ванной; еще десять — чтобы натянуть на отекшие ноги старенькие туфли. Ходьба казалась пыткой, но Абигайль знала, что должна идти. Если она останется здесь, будет только хуже.
Постанывая, она заковыляла к курятнику и вошла в него; в нос ей ударил запах теплого помета. Вода подавалась сюда автоматически, подведенная с помощью насоса из артезианской скважины, но вокруг лежали тушки птиц, умерших от жары. Они валялись вокруг кормушек и поилок, покрывая пол своим поблекшим оперением.
